Неточные совпадения
Сначала, когда говорилось о влиянии, которое имеет один народ на другой, Левину невольно приходило в голову то, что он имел сказать по этому предмету; но мысли эти, прежде
для него очень важные, как бы во
сне мелькали в его голове и не имели
для него теперь ни малейшего интереса.
Иногда случается человеку во
сне увидеть что-то подобное, и с тех пор он уже во всю жизнь свою грезит этим сновиденьем, действительность
для него пропадает навсегда, и он решительно ни на что не годится.
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит
сон, —
Все
для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись,
В одном Онегине слились.
Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый труд. Я с вами знал
Всё, что завидно
для поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Беседу сладкую друзей.
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном
снеЯвилися впервые мне —
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой
для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной;
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я. Помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей не мало,
А сколько шуток и стихов,
И споров, и веселых
снов!
Я был рожден
для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие
сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще
для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и труда,
И страх порока и стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы,
сны поэзии святой!
Заметив, что Владимир скрылся,
Онегин, скукой вновь гоним,
Близ Ольги в думу погрузился,
Довольный мщением своим.
За ним и Оленька зевала,
Глазами Ленского искала,
И бесконечный котильон
Ее томил, как тяжкий
сон.
Но кончен он. Идут за ужин.
Постели стелют;
для гостей
Ночлег отводят от сеней
До самой девичьи. Всем нужен
Покойный
сон. Онегин мой
Один уехал спать домой.
Карл Иваныч подтвердил мои слова, но умолчал о
сне. Поговорив еще о погоде, — разговор, в котором приняла участие и Мими, — maman положила на поднос шесть кусочков сахару
для некоторых почетных слуг, встала и подошла к пяльцам, которые стояли у окна.
Ну, конечно, бабушкин
сон рассказывает, врет, как лошадь, потому я этого Душкина знаю, сам он закладчик и краденое прячет, и тридцатирублевую вещь не
для того, чтоб «преставить», у Миколая подтибрил.
Неужели уж столько может
для них значить один какой-нибудь луч солнца, дремучий лес, где-нибудь в неведомой глуши холодный ключ, отмеченный еще с третьего года, и о свидании с которым бродяга мечтает как о свидании с любовницей, видит его во
сне, зеленую травку кругом его, поющую птичку в кусте?
Борис. Точно я
сон какой вижу! Эта ночь, песни, свидания! Ходят обнявшись. Это так ново
для меня, так хорошо, так весело! Вот и я жду чего-то! А чего жду — и не знаю, и вообразить не могу; только бьется сердце, да дрожит каждая жилка. Не могу даже и придумать теперь, что сказать-то ей, дух захватывает, подгибаются колени! Вот какое у меня сердце глупое, раскипится вдруг, ничем не унять. Вот идет.
— Нет, я не куплю также и лакомств, которые я покупал во
сне для самого себя.
Сделавши кое-что — очень немного в сравнении с тем, что бы ты мог еще сделать, владея безрасходным рублем, ты уже стал гордиться собою и отвернулся от меня, которая
для тебя в твоем
сне изображала опыт жизни.
Если б Варвара была дома — хорошо бы позволить ей приласкаться. Забавно она вздрагивает, когда целуешь груди ее. И — стонет, как ребенок во
сне. А этот Гогин — остроумная шельма, «
для пустой души необходим груз веры» — неплохо! Варвара, вероятно, пошла к Гогиным. Что заставляет таких людей, как Гогин, помогать революционерам? Игра, азарт, скука жизни? Писатель Катин охотился, потому что охотились Тургенев, Некрасов. Наверное, Гогин пользуется успехом у модернизированных барышень, как парикмахер у швеек.
«Человек — это система фраз, не более того. Конурки бога, — я глупо сказал. Глупо. Но еще глупее московский бог в рубахе. И — почему
сны в Орле приятнее
снов в Петербурге? Ясно, что все эти пошлости необходимы людям лишь
для того, чтоб каждый мог отличить себя от других. В сущности — это мошенничество».
Бальзаминов. Ну вот всю жизнь и маяться. Потому, маменька, вы рассудите сами, в нашем деле без счастья ничего не сделаешь. Ничего не нужно, только будь счастье. Вот уж правду-то русская пословица говорит: «Не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив». А все-таки я, маменька, не унываю. Этот
сон… хоть я его и не весь видел, — черт возьми эту Матрену! — а все-таки я от него могу ожидать много пользы
для себя. Этот
сон, если рассудить, маменька, много значит, ох как много!
— Когда не знаешь,
для чего живешь, так живешь как-нибудь, день за днем; радуешься, что день прошел, что ночь пришла, и во
сне погрузишь скучный вопрос о том, зачем жил этот день, зачем будешь жить завтра.
Если
сон был страшный — все задумывались, боялись не шутя; если пророческий — все непритворно радовались или печалились, смотря по тому, горестное или утешительное снилось во
сне. Требовал ли
сон соблюдения какой-нибудь приметы, тотчас
для этого принимались деятельные меры.
Это происходило частью от характера Марьи Михайловны, тетки Ольги, частью от совершенного недостатка всякого повода
для обеих — вести себя иначе. Тетке не приходило в голову требовать от Ольги что-нибудь такое, что б резко противоречило ее желаниям; Ольге не приснилось бы во
сне не исполнить желания тетки, не последовать ее совету.
И вспомнил он свою Полтаву,
Обычный круг семьи, друзей,
Минувших дней богатство, славу,
И песни дочери своей,
И старый дом, где он родился,
Где знал и труд и мирный
сон,
И всё, чем в жизни насладился,
Что добровольно бросил он,
И
для чего?
Везде
сон, тупая тоска, цели нет, искусство не дается мне, я ничего
для него не делаю.
«Однако какая широкая картина тишины и
сна! — думал он, оглядываясь вокруг, — как могила! Широкая рама
для романа! Только что я вставлю в эту раму?»
Между тем жизнь будила и отрывала его от творческих
снов и звала, от художественных наслаждений и мук, к живым наслаждениям и реальным горестям, среди которых самою лютою была
для него скука. Он бросался от ощущения к ощущению, ловил явления, берег и задерживал почти силою впечатления, требуя пищи не одному воображению, но все чего-то ища, желая, пробуя на чем-то остановиться…
— Лжец! — обозвал он Рубенса. — Зачем, вперемежку с любовниками, не насажал он в саду нищих в рубище и умирающих больных: это было бы верно!.. А мог ли бы я? — спросил он себя. Что бы было, если б он принудил себя жить с нею и
для нее?
Сон, апатия и лютейший враг — скука! Явилась в готовой фантазии длинная перспектива этой жизни, картина этого
сна, апатии, скуки: он видел там себя, как он был мрачен, жосток, сух и как, может быть, еще скорее свел бы ее в могилу. Он с отчаянием махнул рукой.
— Кому ты это говоришь! — перебил Райский. — Как будто я не знаю! А я только и во
сне, и наяву вижу, как бы обжечься. И если б когда-нибудь обжегся неизлечимою страстью, тогда бы и женился на той… Да нет: страсти — или излечиваются, или, если неизлечимы, кончаются не свадьбой. Нет
для меня мирной пристани: или горение, или —
сон и скука!
Мне приснился совершенно неожиданный
для меня
сон, потому что я никогда не видал таких.
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй,
для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь
сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
И вот, друг мой, и вот — это заходящее солнце первого дня европейского человечества, которое я видел во
сне моем, обратилось
для меня тотчас, как я проснулся, наяву, в заходящее солнце последнего дня европейского человечества!
Для себя ему, казалось, ничего не нужно было, и он мог удовлетворяться ничем, но
для общины товарищей он требовал многого и мог работать всякую — и физическую и умственную работу, не покладая рук без
сна, без еды.
Время от святок до масленицы, а затем и покаянные дни великого поста
для Привалова промелькнули как длинный
сон, от которого он не мог проснуться. Волею-неволею он втянулся в жизнь уездного города, в его интересы и злобы дня. Иногда его начинала сосать тихая, безотчетная тоска, и он хандрил по нескольку дней сряду.
Для Привалова его настоящее превращалось в какой-то волшебный
сон, полный сладких грез и застилавшего глаза тумана.
Я хотел было почитать немного, но не мог бороться со
сном и незаметно
для себя заснул.
Но вообще я не люблю этого дерева и потому, не остановись в осиновой роще
для отдыха, добрался до березового леска, угнездился под одним деревцем, у которого сучья начинались низко над землей и, следовательно, могли защитить меня от дождя, и, полюбовавшись окрестным видом, заснул тем безмятежным и кротким
сном, который знаком одним охотникам.
После ужина я почувствовал, что веки мои слипаются сами собой; незаметно
для себя я погрузился в глубокий
сон.
Но когда жена заснула, сидя у него на коленях, когда он положил ее на ее диванчик, Лопухов крепко задумался о ее
сне.
Для него дело было не в том, любит ли она его; это уж ее дело, в котором и она не властна, и он, как он видит, не властен; это само собою разъяснится, об этом нечего думать иначе, как на досуге, а теперь недосуг, теперь его дело разобрать, из какого отношения явилось в ней предчувствие, что она не любит его.
«Миленький мой, ты заработался, все
для меня; какой ты добрый, как я люблю тебя», проговорила она сквозь
сон.
— Что это вы? — прошептала она, взглянула взволнованно мне в глаза и отвернулась, словно
для того, чтоб оставить меня без свидетеля… Рука моя коснулась разгоряченного
сном тела… Как хороша природа, когда человек, забываясь, отдается ей, теряется в ней…
Очень может быть, что я далеко переценил его, что в этих едва обозначенных очерках схоронено так много только
для меня одного; может, я гораздо больше читаю, чем написано; сказанное будит во мне
сны, служит иероглифом, к которому у меня есть ключ. Может, я один слышу, как под этими строками бьются духи… может, но оттого книга эта мне не меньше дорога. Она долго заменяла мне и людей и утраченное. Пришло время и с нею расстаться.
— Недостатка в месте у меня нет, — ответил он, — но
для вас, я думаю, лучше ехать, вы приедете часов в десять к вашему батюшке. Вы ведь знаете, что он еще сердит на вас; ну — вечером, перед
сном у старых людей обыкновенно нервы ослаблены и вялы, он вас примет, вероятно, гораздо лучше нынче, чем завтра; утром вы его найдете совсем готовым
для сражения.
Мы встречали Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным
сном,
для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой ангел, беззаботно, я молюсь о тебе — и о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много говорят моему сердцу. Да будет твое пришествие в мир радостно и благословенно!»
— Что Анна Павловна! Анна Павловна теперь
сны веселые видит… Красавица! хотите, я
для вас колесом через всю залу пройдусь?
Сны вообще
для меня мучительны, хотя у меня иногда бывали и замечательные
сны.
И чего-чего только не наврет такой «странник» темным купчихам, чего только не всучит им
для спасения души! Тут и щепочка от гроба Господня, и кусочек лестницы, которую праотец Иаков во
сне видел, и упавшая с неба чека от колесницы Ильи-пророка.
Мой приятель не тратил много времени на учение, зато все закоулки города знал в совершенстве. Он повел меня по совершенно новым
для меня местам и привел в какой-то длинный, узкий переулок на окраине. Переулок этот прихотливо тянулся несколькими поворотами, и его обрамляли старые заборы. Но заборы были ниже тех, какие я видел во
сне, и из-за них свешивались густые ветки уже распустившихся садов.
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли уроки, но гимназическая жизнь отступила
для меня на второй план. На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать, в те промежуточные часы перед
сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли
для меня прежнее значение…
И я почувствовал, что та девочка моего детского
сна, которую я видел зимой на снегу и которую уничтожило летнее яркое утро, теперь опять
для меня найдена: она в серой шубке и вошла с первым снегом, а затем потонула в сумраке темного вечера под звон замирающих бубенчиков…
И вдруг я проснулся. Начинало светать. Это было ранней весной, снег еще не весь стаял, погода стояла пасмурная, слякотная, похожая более на осень. В окна тускло, почти враждебно глядели мутные сумерки; освоившись с ними, я разглядел постель Бродского. На ней никого не было. Не было также и чемодана, который мы вчера укладывали с ним вместе. А в груди у меня стояло что-то теплое от недавнего счастливого
сна. И контраст этого
сна сразу подчеркнул
для меня все значение моей потери.
Для Ечкина это было совсем не убедительно. Он развил широкий план нового хлебного дела, как оно ведется в Америке. Тут были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная культура, — одним словом, все, что уже существовало там, на Западе. Луковников слушал и мог только удивляться. Ему начинало казаться, что это какой-то
сон и что Ечкин просто его морочит.
Теперь я снова жил с бабушкой, как на пароходе, и каждый вечер перед
сном она рассказывала мне сказки или свою жизнь, тоже подобную сказке. А про деловую жизнь семьи, — о выделе детей, о покупке дедом нового дома
для себя, — она говорила посмеиваясь, отчужденно, как-то издали, точно соседка, а не вторая в доме по старшинству.